Somebody mixed my medecine!..
Pray to God, I can think of a kind thing to say
-Вы с ума сошли?! Что Вами руководило в тот момент?!
Временами он становится нечувствительным ко всему; но не в плане терпения, а в плане... резистентности. Ему просто было наплевать.
-Что-что, - насмешка: - то, что вам недоступно и никогда не понять - музыка.
Гримаса то ли боли, то ли злости искажает его лицо. Но Стотчу наплевать. Это одно из тех почти-бессознательных состояний, после которых он сгорает от стыда и хочет порезать вены в ванной. Он. Двадцатипятилетний парень.
Он не принимает веществ и почти не пьет. Его накрывает просто так. Иногда ему кажется, что в каждом настоящем музыканте живет дьявол или - как минимум! - чертенок. Иначе бы они не могли так понимать души людей, так затрагивать их. И в нем тоже. И в нем.
-Я, конечно, согласен, что вы - гениальный пианист, но все же это было слишком!..
Сейчас он в нападении. Он, трус и тряпка, Баттерс, мыло-в-жопе. Он давит, жмет, кружит сознание этого, кого боится в обычной жизни. Но музыка проступает в нем, подходит так близко, что все шакалы чуют ее. Чуют - и боятся.
Ни слова о предыдущей фразе. О боги, как же он обожал это состояние разума, это альтер-эго, это как-его-ни-назови!.. Пусть бы случалось почаще. Пусть бы не выходить из него...
Тот, говорящий, все снижает обороты, изменяет тембр, уменьшается даже как-то внешне:
-Послушайте, но все-таки ударить крышкой по пальцам... Он теперь никогда не сможет играть, скорее всего!
-Я знаю. Я это сделал намеренно.
Оу, черт! Стотч ощущает, что сейчас дойдет до какой-то высшей точки морального оргазма. Плюс, после того, как он вот так звереет, его не трогают некоторое время вообще. Как неистово, как безумно, как до боли ему хотелось бы мочь так постоянно, в любую секунду его никчемной жизни. Но - увы. Только в состоянии нечеловеческого накала, невыносимого.
-П-простите, что? Преднамеренно?
-Да. Я не хочу, чтобы такие бездарные уроды, как он, еще когда-либо в своей жизни смели пытаться воспроизводить звуки. Если я его еще раз здесь увижу, то и голосовые связки вырву. Договорились?
Маски хватает ровно настолько, чтобы директор успел вылететь в дверь, выпалив что-то "Хорошо, мы будем подбирать учеников еще тщательнее, мистер Стотч!"
А дальше он опадает на стуле, уронив голову на свою защиту и опору - на клавиши. Фортепиано издает жалобный звук.
Такая и его натура. По большей части: пиано - мальчик для битья, но бывают моменты форте - неистового и неудержимого, оттого еще более величественного и устрашающего.
Но как бы ему хотелось все время играть на форте, пусть даже от этого можно сбить пальцы или повредить клавиши...
-Вы с ума сошли?! Что Вами руководило в тот момент?!
Временами он становится нечувствительным ко всему; но не в плане терпения, а в плане... резистентности. Ему просто было наплевать.
-Что-что, - насмешка: - то, что вам недоступно и никогда не понять - музыка.
Гримаса то ли боли, то ли злости искажает его лицо. Но Стотчу наплевать. Это одно из тех почти-бессознательных состояний, после которых он сгорает от стыда и хочет порезать вены в ванной. Он. Двадцатипятилетний парень.
Он не принимает веществ и почти не пьет. Его накрывает просто так. Иногда ему кажется, что в каждом настоящем музыканте живет дьявол или - как минимум! - чертенок. Иначе бы они не могли так понимать души людей, так затрагивать их. И в нем тоже. И в нем.
-Я, конечно, согласен, что вы - гениальный пианист, но все же это было слишком!..
Сейчас он в нападении. Он, трус и тряпка, Баттерс, мыло-в-жопе. Он давит, жмет, кружит сознание этого, кого боится в обычной жизни. Но музыка проступает в нем, подходит так близко, что все шакалы чуют ее. Чуют - и боятся.
Ни слова о предыдущей фразе. О боги, как же он обожал это состояние разума, это альтер-эго, это как-его-ни-назови!.. Пусть бы случалось почаще. Пусть бы не выходить из него...
Тот, говорящий, все снижает обороты, изменяет тембр, уменьшается даже как-то внешне:
-Послушайте, но все-таки ударить крышкой по пальцам... Он теперь никогда не сможет играть, скорее всего!
-Я знаю. Я это сделал намеренно.
Оу, черт! Стотч ощущает, что сейчас дойдет до какой-то высшей точки морального оргазма. Плюс, после того, как он вот так звереет, его не трогают некоторое время вообще. Как неистово, как безумно, как до боли ему хотелось бы мочь так постоянно, в любую секунду его никчемной жизни. Но - увы. Только в состоянии нечеловеческого накала, невыносимого.
-П-простите, что? Преднамеренно?
-Да. Я не хочу, чтобы такие бездарные уроды, как он, еще когда-либо в своей жизни смели пытаться воспроизводить звуки. Если я его еще раз здесь увижу, то и голосовые связки вырву. Договорились?
Маски хватает ровно настолько, чтобы директор успел вылететь в дверь, выпалив что-то "Хорошо, мы будем подбирать учеников еще тщательнее, мистер Стотч!"
А дальше он опадает на стуле, уронив голову на свою защиту и опору - на клавиши. Фортепиано издает жалобный звук.
Такая и его натура. По большей части: пиано - мальчик для битья, но бывают моменты форте - неистового и неудержимого, оттого еще более величественного и устрашающего.
Но как бы ему хотелось все время играть на форте, пусть даже от этого можно сбить пальцы или повредить клавиши...