Somebody mixed my medecine!..
Не так уж и супертрогательно, но все же.
«Я знаю, что я урод. Я понимаю это вполне ясно и осознанно. Но, не смотря на это, и даже – именно поэтому, - сейчас, находясь на краю отчаяния, перед самым решительным и, возможно, последним шагом в своей жизни, я собираюсь сказать: я люблю Вас.
Это идиотизм. Полный. Вы прекрасны, как божество. Я уродлива. Поверьте: только это странное опьяняющее состояние близкой смерти заставляет меня писать. Моя грудь разрывается. Точно так же, как когда я гляжу на летящие облака или на волнующееся море трав. Точно так же, когда дух вышибает из тела красота этой жизни. Как же я хотела быть красивой. Такой, как жизнь. Переменчивой. Разной. И каждый раз – красивой. Во всем. Красивой в страхе, в гневе и слезах. Красивой в смехе и в дурачестве. Грациозной. Красивой в каждый момент своей жизни. В ничтожестве и в славе. В спокойствии и волнении. Даже в стеснении, в стеснении перед Вами! Хоть это чувство и непереносимо для меня, но оно тем непереносимей, что я понимаю, как я выгляжу. С того момента, как все это началось, я просто пыталась не думать о том, как выгляжу. Не думать – и все.
Пока я не встретила Вас. Как только вы глянули на меня, чувство стыда, дикого и неконтролируемого, пронизало мое сердце. Я оскорбляла Вас, прекрасного, совершенного, идеального, своим существованием. Тем, что находилась рядом, тем, что вы могли на меня смотреть. Я оскорбляла божество своим уродством. И мне хотелось исчезнуть, провалиться в землю, умереть, погибнуть.
Это разъедало меня хуже, чем телесная боль. Отчаяние нарастало. С каждым днем мне становилось все хуже, все невыносимее. Я ловила Ваши взгляды, Ваши слова. С каждым днем я любила все отчаяннее. И отчаяние довело меня до сумасшествия.
Ваша жалость. Ваше сочувствие. Они убивали меня медленно. Я обжигалась, будто бы засовывая руку в костер – но мне было так холодно, что достать ее не было сил. Я травила себя, но пила яд, потому что страшнее погибнуть от этой жажды, чем от такого яда. Я тешила себя надеждами, и они давали мне жизнь. Но нельзя обманываться вечно. Однажды туман мистификаций рассеется, и правда перекроит все по новому образцу. И вот теперь, с ясным и твердым осознанием своей уродливости, я решилась на этот шаг.
Да, я хочу, чтобы Вы запомнили меня и жалели. Чтобы, может, Вам стало даже стыдно или Вы почувствовали вину – но не потому, что я хочу причинить Вам боль, я в принципе не способна на такое! Простите за этот финальный всплеск инфантилизма. Я просто до дрожи хочу, чтобы Вы меня помнили. Хоть в виде урода, тюфяка, безвольной страшной девицы, свалившейся на голову неизвестно откуда. Чтобы Вы помнили. И все. Этого будет достаточно.
Я люблю Вас, Зеленый Лист. И за это я погибну. Только в сказках чудовище возвращает свой прежний, красивый облик. Только в сказках. Мой выход – разве что отдать жизнь. Любовь моя могущественна и нестерпима, как лавина, как потоп.
Хоть как бы мне ни было страшно, я погибну. Я хочу погибнуть. Это – единственный выход, иначе я не представляю, кем стану, кем могу стать…
Прощайте, бессмертный. Предполагаю – да что там, уверена! – что больше не встретимся.
Оставляю Ваш плащ и это дурацкое письмо.
Прощайте. Простите.»
Шеаттхи пару минут сидела в прострации, тупо глядя на листок. Горячие слезы скатывались по щекам и скапывали вниз – на светлые новенькие штаны с узорной вышивкой, подарок Тауриэль. Девушка содрогнулась то ли от холода, то ли от приступа рыданий, отложила лист бумаги и спрятала голову между коленями. Ее собственная жизнь вдруг показалась ей такой хрупкой, бесполезной и глупой, что хотелось рыдать весь день, до заката, чтобы вылить внезапно накатившее цунами боли.
Ей так больно было читать об этих чувствах. Больно понимать, что она не помнила их. И что там не было самого важного, того, что она, только открывая конверт дрожащими руками, ожидала увидеть.
Там не было ее имени.
«Я знаю, что я урод. Я понимаю это вполне ясно и осознанно. Но, не смотря на это, и даже – именно поэтому, - сейчас, находясь на краю отчаяния, перед самым решительным и, возможно, последним шагом в своей жизни, я собираюсь сказать: я люблю Вас.
Это идиотизм. Полный. Вы прекрасны, как божество. Я уродлива. Поверьте: только это странное опьяняющее состояние близкой смерти заставляет меня писать. Моя грудь разрывается. Точно так же, как когда я гляжу на летящие облака или на волнующееся море трав. Точно так же, когда дух вышибает из тела красота этой жизни. Как же я хотела быть красивой. Такой, как жизнь. Переменчивой. Разной. И каждый раз – красивой. Во всем. Красивой в страхе, в гневе и слезах. Красивой в смехе и в дурачестве. Грациозной. Красивой в каждый момент своей жизни. В ничтожестве и в славе. В спокойствии и волнении. Даже в стеснении, в стеснении перед Вами! Хоть это чувство и непереносимо для меня, но оно тем непереносимей, что я понимаю, как я выгляжу. С того момента, как все это началось, я просто пыталась не думать о том, как выгляжу. Не думать – и все.
Пока я не встретила Вас. Как только вы глянули на меня, чувство стыда, дикого и неконтролируемого, пронизало мое сердце. Я оскорбляла Вас, прекрасного, совершенного, идеального, своим существованием. Тем, что находилась рядом, тем, что вы могли на меня смотреть. Я оскорбляла божество своим уродством. И мне хотелось исчезнуть, провалиться в землю, умереть, погибнуть.
Это разъедало меня хуже, чем телесная боль. Отчаяние нарастало. С каждым днем мне становилось все хуже, все невыносимее. Я ловила Ваши взгляды, Ваши слова. С каждым днем я любила все отчаяннее. И отчаяние довело меня до сумасшествия.
Ваша жалость. Ваше сочувствие. Они убивали меня медленно. Я обжигалась, будто бы засовывая руку в костер – но мне было так холодно, что достать ее не было сил. Я травила себя, но пила яд, потому что страшнее погибнуть от этой жажды, чем от такого яда. Я тешила себя надеждами, и они давали мне жизнь. Но нельзя обманываться вечно. Однажды туман мистификаций рассеется, и правда перекроит все по новому образцу. И вот теперь, с ясным и твердым осознанием своей уродливости, я решилась на этот шаг.
Да, я хочу, чтобы Вы запомнили меня и жалели. Чтобы, может, Вам стало даже стыдно или Вы почувствовали вину – но не потому, что я хочу причинить Вам боль, я в принципе не способна на такое! Простите за этот финальный всплеск инфантилизма. Я просто до дрожи хочу, чтобы Вы меня помнили. Хоть в виде урода, тюфяка, безвольной страшной девицы, свалившейся на голову неизвестно откуда. Чтобы Вы помнили. И все. Этого будет достаточно.
Я люблю Вас, Зеленый Лист. И за это я погибну. Только в сказках чудовище возвращает свой прежний, красивый облик. Только в сказках. Мой выход – разве что отдать жизнь. Любовь моя могущественна и нестерпима, как лавина, как потоп.
Хоть как бы мне ни было страшно, я погибну. Я хочу погибнуть. Это – единственный выход, иначе я не представляю, кем стану, кем могу стать…
Прощайте, бессмертный. Предполагаю – да что там, уверена! – что больше не встретимся.
Оставляю Ваш плащ и это дурацкое письмо.
Прощайте. Простите.»
Шеаттхи пару минут сидела в прострации, тупо глядя на листок. Горячие слезы скатывались по щекам и скапывали вниз – на светлые новенькие штаны с узорной вышивкой, подарок Тауриэль. Девушка содрогнулась то ли от холода, то ли от приступа рыданий, отложила лист бумаги и спрятала голову между коленями. Ее собственная жизнь вдруг показалась ей такой хрупкой, бесполезной и глупой, что хотелось рыдать весь день, до заката, чтобы вылить внезапно накатившее цунами боли.
Ей так больно было читать об этих чувствах. Больно понимать, что она не помнила их. И что там не было самого важного, того, что она, только открывая конверт дрожащими руками, ожидала увидеть.
Там не было ее имени.