-Я... сейчас, - она вылетела из палатки с такой скоростью, что, казалось, должен подняться ветер. Слышно было, как понеслась вглубь поляны, перепрыгивая кочки.
Андерс прикрыл глаза и болезненно усмехнулся. Слабонервная. Конечно, слабонервная. Он и так каждый раз развивал в себе навыки как минимум йогина, чтобы не звать ее. Прибегал к помощи Хоука, Беллы, Варрика. Но вот.
Вернулась такая же бледная, как и выскочила. Даже еще бледнее, будто отклонилась тканная заслонка и вошла луна. Но с узкими, решительными глазами.
Андерс видел, как она в любую свободную секунду, как могла не смотреть, отводила взгляд. Видел, что это замечала и пострадавшая - и тогда ее красивые миндалевидные глаза наполнялись грустью. Маг вздохнул. Руки у его помощницы тряслись, как от лихорадки. Он видел, как авиан сжимала кулаки, пока ее помощь не была нужна, видел, как закусывала губу почти до крови - но дрожь не уходила.
И ему хотелось сказать, что так всегда в первый раз, что это пройдет с последующими повторениями...
Но вся боль мира была в том, что она испытывала отвращение к рукам, ставшим ей за это время родными. К рукам, которые обнимали, утещающе гладили по спине, заплетали волосы.
Андерс знал, что без этого не обойдется, но где-то все-таки в глубине души надеялся, что она выдержит.
Она не выдержала.
Авиан не выла и не истерила, как обычно. Она плакала тихо, смачивая бинты настойкой, придерживая белое полотно и подавая свежие.
-Ну что ты плачешь, - тихо начала Ойла, у которой тоже слезы стояли в глазах. - Такова жизнь.
Авиан моргнула, смахивая соленые капли со светлых ресниц, промолчала.
Потом навзрыд плакали обе, каждая в своем уединении - одна в пустой палатке, вторая, забравшись в какой-то куст. Удивительно, Адо никогда своих слез не стеснялась, она считала это чем-то естественным. А тут - одернула руку, зло зашипела и ушла.
Андерс особо ничего не имел против женщин, он кое-что имел против женщин в походных военных лагерях. И пусть Ойла никогда не ныла, не жаловалась, тяготы дороги переносила стойко, а к завываниям Адо можно было привыкнуть (она требовала максимально возможного комфорта в этом лесу), то когда женщины начинали разводить сырость, он чувствовал себя... Точнее, не то, чтобы это было странно. Это было привычное дело - видеть женские слезы для него как для лекаря.
Но сегодня в этом было что-то такое, что хотелось скрежетать зубами и орать на них.
Андерс сам дивился своей раздражительности, издалека одним глазом наблюдая за тем куском, где предположительно пряталась Адо, а другим - за палаткой.
Будто эти слезы размягчали что-то давно застывшее, и боль была такая, как руку с мороза в кипяток.
Та ночь была тяжелой, такой тяжелой, что маг бы не удивился, если бы эти двое не проснулись утром, задушенные грузом эмоций.
Но они проснулись. Обе. Посвежевшие, обновленные, как город после дождя.
И маг понял, что женские слезы в походном лагере были придуманы тоже с какой-то особой целью.