Если я и стану че-то исследовать в литературе, то это будут новеллы (ну или поэты серебряного века, лоол ) Мало, ёмко, офигенно - если автор шарит. А то в романе захлебнуться можно, даже если он хороший. Его я глотаю, не анализируя.
-Ма-ам, - пищит Шамс и подлетает к родительнице одним прыжком, чтобы обнять сзади и уткнуться в спину носом. - Ты почему не позвонила? Как добралась? - бурчит неразборчиво мелкая. -Не хотела тебя будить, рано же, - женщина наконец-то отрывается от сложного кулинарного процесса, оборачивается и крепко обнимает дочку. -Что это? - Шамс заглядывает в огромную кастрюлю, в которой вкусно пахнет что-то знакомое. - Холодец?! -Угу, - самодовольно поддакивает женщина. -Ма-ам, - прыскает от смеха мелкая, - его-то зачем? Тем более, мы же в ресторане отмечать будем. Тем более, Санджи - повар! -Он жених! И на немое "ну и что" с характерно вскинутыми бровями, мама Тебризи безапелляционно отвечает: -Значит, в шоке. И должен отдыхать.
И я нахожу песни, которые давно, пару (пять?) лет назад порождали в моей голове пьяные и яркие образы; и это - то, что надо в этот момент. я не знаю, что мне сказать. Я не вижу, как раскручивается спираль времени. Но я чувствую что-то эдакое, о чем бы мне хотелось написать. Но не пишется.
Когда много скучных дел, я пишу. Будто от этого легчает.
Хотел бы ты увидеть, как сгорел Помпей? Если мне дать пинок, я сейчас напишу тако-ое - трагически-разрывающее! Сила слов поднимается во мне и сидит в груди, кипящая.
Но пинка нет. И не знать, будет ли.
Это не та ноющая боль выражения, не та ноющая боль рождения, не те муки, когда хочется - но некак. Не "штырит", а это и правда мучительно. Сублимация разлеглась в уголке, демонстрируя изгибы красивого тела. Я беру в руку меч и чувствую, что он не тяжелый. Что только дайте разгон, и мне хватит сил размахнуться для удара наотмашь.
Или, может быть, это и есть настоящее вдохновение - когда ты сидишь, готовый превратиться, выплеснуться во все, что угодно - как стволовая клетка? А то - мучительное - просто недоосознанные, те-в-которых-себе-не-признался, такие вот затаенные от себя эмоции?
И я не обижаюсь на мир за "пинка нет". Мой Пегас стоит смирно и не рвет удила, причиняя боль моим рукам; это приятно. Такое вот комнатное, спокойное вдохновение. Вдохновение из ничего. Вдохновение ничего. В голове роятся клубы золотой метафорической пыли и ты сидишь, как мелкое божество, покрытый ею и довольным самим фактом своего существования.
Русские и украинские слова врезаются в моей голове друг в друга, генерируя ошибки. Но в русском я все-таки больший мастер. Зато от Украины во мне витаизм, от Тычины и его "Солнечных кларнетов", от Петриковской росписи и от широких полей во мне - опьяняющая любовь, расцветающая дивными цветами. И от Хвылевого что-то есть - определенно, эта шизофреничность описания, поиск едино верного, единоверного! слова, как ключа ко всему. Как открытие двери, из-за которой хлынет океан, сшибет с ног - и больше не думай сопротивляться, пучина поглотит тебя; пучина нужна для того, чтобы поглотить тебя. Ты перестанешь понимать, но ты будешь чувствовать - это нормально. И ощущения твои не объяснить. Вот они - написаны, так и только так, этими самыми словами. И по-другому - никак. Вот что я ищу. Слово-ключик, слово-мячик, ударяющий болезным попаданием в самое сердце, до перебоя. Я хочу жонглировать словами, но как часто слова жонглируют мною!
Какая ясность сознания. Но я не вижу ничего, никаких картин и ничего разумно-вечного. Я чувствую, будто комнату моей головы, в которой страшно накурено, наконец-то проветривают. Открыта форточка, тянет свежим, и пусть дым еще витает - но он уходит. И скоро станет прозрачно.
-Тебе нужно поесть, - говорит он и ставит рядом тарелку с чем-то легким, воздушным, полу-невесомым. -Я знаю, - отвечает Шамсин, даже не глядя в сторону пищи. - Но не буду. И, через краткую минуту молчания, добавляет спокойно, правда, не глядя в глаза: -Со мной ничего не будет. Бывало, что меня в храме подолгу не кормили. Давали только воду, чтобы пришло "прозрение", - слегка морщится, листая в голове воспоминания. - Тогда я научилась выдумывать и пафосно провозглашать это темными непонятными словами... Но потом меня забрали в другой храм. И такого уже не было.
Он смотрит на это полупрозрачное существо в полупрозрачной тоге, с тоскливым, но невыразимо легким, не существующим взглядом, не-здесь и не-сейчас и, пораженный дивным прозрением, видит, что она доживет до седин, что будет весела и счастлива, что будут у нее и дети, и внуки, и правнуки и... Это только сейчас она сидит, зарывшись в свою печаль, как в утешение и защиту, чтобы не подставлять сырые раны соленым ветрам. А что он?.. Кто придумает ему его судьбу?.. Той, кто могла бы - нет. Уже нет. И они везут ее в холодные северные моря, чтобы отдать последнюю честь, выстрелить в хмурое небо последний военный салют и сжечь, будто бы забыть. Но не забудется. И он, стоя за спиной у мелкой, позволяет себе на секундочку иронично-надтреснуто усмехнуться, на секундочку представить, будто они с ней были счастливы и умерли от старости. Во всяком случае, она так умерла. А он завис во времени. И, пораженный той же самой дрожью провидения во второй раз, он видит, как и в пятьдесят пять он будет еще красивым статным мужчиной, и как на нем будут виснуть молоденькие девочки... Но кроме этого он не видит ничего. Только знает, что умрет не героически - а задыхаясь от сигаретного дыма и корчась в алкогольном отравлении. Так он умрет. И ему будет стыдно за себя, в финальные моменты - стыдно, когда он увидит их лица, сомкнутыми от боли глазами - яркие, будто картина. Когда он представит их, склонившихся над его гробом (могилой?) - если вообще узнают, где он и что с ним.
Но это потом, только потом. А сейчас - ноющая тупая боль, от которой даже дышать трудно - но не дышать нельзя. И хочется расплакаться, и ныть, и выть, и он бы даже не стеснялся, в отличие от Зоро - но почему-то слезы не идут. Высохли и запеклись коркой на сердце, и любое прикосновение теперь вызывает взрыв шизофренической боли. Эта корка не растает никогда. Просто сердечная мышца нарастет на ней, поглотит, впитает. И кое-где в делах сердечных и эмоциональных он сделается просто - непробиваемым. И кое-где будут поговаривать, будто бы он продал душу морскому черту или кому там угодно - и это сделало его неуязвимым. Но нет. Под толстой коркой - мягкость незаживающей сердечной мышцы, тихонько ноющей от соли, впитывающейся внутрь. Ему стреляли в сердце и не убили. Конечно, он не человек! только кусок мяса с куском мяса внутри, гоняющим по закоулкам реки крови. Конечно, он не боится смерти! Он ее пережил.
Шамсин сидела, сложив ноги по-турецки, и тупо глядела на древесный рисунок досок палубы. Летняя ночь принесла долгожданную прохладу, и соленый ветер перестал быть таким назойливым и обжигающим. Скоро станет холодать. Скоро они заплывут в другие воды - воды ее моря, холодные и черные. Они везли ее домой.
***
-Я хочу похоронить ее, так как хоронили раньше, - мелкая говорила так тихо, будто охрипла сразу и бесповоротно. - На пылающей ладье.
Она отошла на шаг и сощурилась. На внезапно постаревшем лице, в белых и редких волосах сиял дивной красоты венец. Два распахнутых крыла, казалось, сверкали не смотря на то, что солнца не было. Шамс закрыла глаза и выдохнула. Этот венец не сгорит и не заржавеет, не сломается под напором каких бы то ни было сил. Так должно быть, во всяком случае.
***
-Эй! - крикнула юная пирокинет, размахивая какой-то рассыпающей блики тонкой вещицей. - Смотри, что я нашла! Старшая с трудом могла рассмотреть предмет, пока, наконец, ученица не оказалась рядом. Хотя в этой жизни все знания мира до сих пор были открыты ей, а вещица вызывала какие-то смутные воспоминания, но почему-то ей не хотелось узнавать, с чем они были связаны.
(венец принадлежал Шамсин, после того, как перешел ей от бывшего вождя шестикрылых; также он был ее в пиратской реальности, она носила его в храме; и вот он был найден здесь, с одним оплавленным крылом)
варнинг! Нецензурная лексика (ухаха, да кого этим щас напугаешь!)
Я блять ненавижу, ненавижу, ненавижу это попадание в рану! это ссссцчье напоминание про то, что я не могу, блять, даже первокурсников строить. Сууууука\ мне и так больно зачем каждый раз засовывать туда еще какие-то стрелы и ножи.
эти сучьи размытые границы, которые не позволяют мне определить, когда можно молчать, а когда нужно заставлять себя что-то говорить?..
и мне снова больно, что я не такая, какой хочу быть. что я не оправдываю ожидания родителей, что быть трусливой и застенчивой - это стыдно.
И вот, схватившись за голову, согнувшись и пытаясь (хехе) вырвать себе волосы от боли, я вдруг понимаю, что-то такое есть в этом моменте.
И какая-то аксиома приходит мне в голову: 1. Не обобщай свою жизнь.
Не знаю, не вдавайся в ощущение, что то, что ты сейчас чувствуешь - будет вечно (ведь ты такая слабая и трусливая, и никто тебя не защитит).
Это трудно объяснить.
И я просто чувствую боль. Боль. И жалею себя, за то, что меня, такую няшечку несчастную, никто не понимает на счет моих страхов и метаний "на них уже стоит орать или еще нет?" или "о боже, на них уже стоит орать, но я не могу этого сделать! я такая трусиха,ыыыыыы "
Вы ездили на поездах? Видели, как на конечной остановке из-под вагонов выливается вода? Так вот, мне кажется, что, когда я плачу, я примерно так же сливаю стресс. Поезд дошел до конечной, и составу нужно немного порыдать и поныть, капая слезами на ноутбук.
Но в такие моменты, с неприятно стянутой от соли кожей и с повисшей на кончике носа холодной слезой я думаю о том, что становлюсь к себе толерантнее. Я уже не разбиваю свою голову до крови, до осколков, отлетающих от черепа, об стену идеальной-себя.Конечно, я бьюсь об нее. Но менее яростно. Это тот момент, когда мне кажется, что я начинаю заботиться о себе - хотя то даже не то слово. Скорее что-то такое, как nursing. Что-то, предполагающее уход за раненным. И это придает каких-то третьих, отдельных сил.
Спонсор рефлексии и соплей: Bon Jovi – It's My Life (акустика)
-Ну и?.. - на облегченном выдохе произнесла эльфийка, наконец-то обнаружив потерявшуюся мелкую. Повисшую вниз головой на более или менее толстой ветке. - И чем ты занимаешься? -Так, - всхлипнула пропажа, - плакать хуже получается. И в голове такое ощущение... что не до грустных мыслей. Соображаешь хуже. -Слезай, - сквозь улыбку проговорила Тауриэль. - Поговорим. Мелкая хотела уж, демонстрируя свою ловкость, раскачаться и спрыгнуть, сделав в полете сальто - но не тут-то было. На стадии набора разгона из-за неестественного положения для головы она чуть не свалилась, поэтому крепко обхватила ветку и полежала на ней некоторое время. Затем слезла - осторожно, цепляясь за соседние. -Рассказывай, - мягко проговорила эльфийка, глядя на красное и опухшее от слез и висения вниз головой лицо. -Он посмеялся надо мной... Над тем, - девушка запнулась и покраснела еще больше, хотя, казалось, дальше было некуда, - письмом. Тауриэль не сразу догадалась, что речь идет о записке, найденной в тайнике, о котором вспомнила Шеаттхи. Письмо было признанием тогдашней-ее в любви к Леголасу. Но что такого страшного произошло между ними?.. После пятнадцатиминутных расспросов, эльфийка наконец-то добилась от мелкой несколько связных фактов: 1. Леголас, похоже, знал, что она - это та, что приходила пять лет назад. 2. Он прочитал и понял все письмо. А третьим и самым страшным было то, что Шеаттхи сама вспомнила, КАК она выглядела пять лет назад. Что те рисунки в его дневнике рисовались с нее... А дальше, видимо, последовала какая-то несуразная (скорее, просто непонятная импульсивной мелкой) реакция эльфа, и все... Истерика обеспечена. Тауриэль вздохнула и притянула девушку к себе: -Ну кто сказал, что он над тобой посмеялся?
<тема про любовное письмо; у него скорее нервный шок, незнание, чоделать, куда бежать, принятый ею за насмешку>
Я говорю: "хэр с ним, завтра разберемся" Хотя на самом деле я просто беру паузу, вдох и секунду, чтобы успокоиться. Чтобы зализать свою рану, снять сукровицу и кровь и ждать,пока тромбы закроют проход крови. Пока она свернется и почернеет. И после того даже нужно с ней быть аккуратной, чтобы не сорвать корочку - и снова.
Это обидно. Обидно.
И в горле торчит несглатываемый комок.
И ничего с этим не нужно делать. Просто чувствовать боль, как она есть. И от нее не спрятаться и не скрыться. Просто такая себе боль. И обида.
Интересно, я когда-то расскажу ему об этом?
Спазмы в горле. Блять. Все будет хорошо.
Пошли все нахуй. Я держу свою рану и обхаживаю ее аккуратно. И мне хочется забиться в угол и не слышать никого. Просто спать. В тепле и темноте. Долго. Сутками. Месяцами. Это из детства; я помню это блядово чувство - они все как-то стали резко похожи? - желание забиться в угол и скулить, ныть, выть, рыдать от боли; когда приходилось глотать слезы молчать. Этот комок - оттуда. И копить эту боль в себе, без возможности ее вылить.
И вот оно - это ощущение.
В моей речи и бложике стало много матов. Но мне похуй. Я сублимирую. Я начинаю выливать невылитую боль, завалитесь.
!
мне хочется сделать больно всем, кто сделал мне;точнее не так. не всем. просто показать некоторым, как мне было больно, пусть они одумаются и поймут.
Я трус и никчемность, но я все равно туда не пойду Животное что-то держит мня на месте И заставляет бояться и страх существует. существует. отбросив свой страх, ты в итоге отбросишь способность милосердию, любви и прочим плюшкам. Бояться, но идти - это другое.
Но я боюсь и не иду. И нет мне оправдания, наверное.
Говорят, равнодушные - это хуже всего. Но что поделать. Еще идейной мути в голове мне не хватало!.. Скорее бы О. ответила, а то земля из под ног уплывает
-Земля будет длиться, покуда ты будешь лететь. Эффект продления.Она будет существовать и рисоваться прямо здесь, перед твоим взором. Когда-то, как только Эру создавал мир, наши владения были несравненно больше - но затем их поместили в этот огромный купол. С одной удивительной особенностью - продлеваться, если житель хочет увидеть продолжение.
Я понимаю, что это ханжество и тэ-дэ и тэ-пэ Но от этого гнилая вода внутри меня никуда не девается. Я не в состоянии осмыслить, что и почему. Не в состоянии взять и порешать, не в состоянии перестать болеть от этой ревности и собственничества. Потому что нельзя так - взять и перестать. И мне больно Больно И я просто сижу в этом чувстве, и все.
"Ничего с этим не делай", - как говорит Оля.
Я и не делаю. Просто болю.
Я хочу что-то написать. У меня есть время, песни и настроение. Но что-то не то. Не то. Наверное, когда это все закончится в положительную, конечно же, сторону, меня прорвет. Хотя кто знает, когда прорвет. Сублимация - такая штука.